«Троица» – вершина творчества не только Андрея Рублева, но и всей древнерусской живописи. В ней отражена сущность мировоззрения русского человека того времени. Это мировоззрение было полностью религиозным, но просто констатировать этот факт недостаточно.
XIV-XV век – период расцвета русской духовной культуры. Далеко не случайно знаковыми для того времени фигурами стали Дмитрий Донской и Сергий Радонежский. Первый – образец святого князя-воина, защитника русской земли, второй – образец христианской добродетели, подвижнической монашеской жизни. Их фигуры настолько грандиозны, что равных им не появилось за всю последующую, весьма славную историю нашего государства. Общеизвестно, что Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву и отправил в помощь князю двух иноков – Пересвета и Ослябю. Этот факт, в числе прочего, говорит о том, что государство и церковь в те времена составляли единое целое, единый организм. Можно сказать, что их соотношение мыслилось аналогично ипостасям Бога-Троицы («неслитно, нераздельно, неизменно, неразлучно»). В силу этого в «Троице» можно усмотреть (а современники и усматривали) призыв к объединению русских земель. Икона Рублева – не только символическое изображение триединого Бога, но шире – символ единства божественного и человеческого, небесного и земного, духовного и материального, символ уничтожения всякой злобы и вражды.
Следует отметить, что современники Рублева понимали все величайшее значение его иконописи. Учитывая, что эстетическая теория на Руси сильно отставала от художественной практики, приведем несколько примеров. В 1551 году Стоглавый собор ответил на вопрос о церковном искусстве так: «Писати иконописцем иконы с древних переводов, како греческие иконописцы писали, и как писал Ондрей Рублев и прочие пресловущие иконописцы» [Цит. по: 3, стр. 54]. По имени назван только один иконописец – Андрей Рублев. Чуть раньше известный мыслитель конца XV века Иосиф Волоцкий в своем «Слове об иконах» центральное место отвел описанию образа Троицы, опираясь при этом на икону Рублева.
На труде Иосифа Волоцкого стоит остановиться особо, так как в нем излагается и общий взгляд на эстетику иконы. По сути, Волоцкий обобщил художественную практику предшествующих столетий.
Волоцкий пишет: «образы и подобиа… сам Бог повелел творити во славу свою, и того ради умом возводитися к Богу» [там же, стр. 47]. Автор указывает на то, что первое свое изображение Христос создал сам, приложив плат из материи к своему лицу (Спас Нерукотворный). Затем апостолы стали изображать Христа и его ближайшее окружение. Так, евангелист Лука создал первую икону Богоматери. С тех пор и укрепилась традиция написания икон, и христиане, считает И. Волоцкий, должны поддерживать ее.
Волоцкий пишет и о том, что икона – это «книга для неграмотных» (мысль традиционная для византийской эстетики), но тут же замечает, что, поскольку иконы наделены Божественной энергией, то через икону ум человека восходит к изображенным на ней Божественным образам, вступает в духовное общение с ними. Иными словами, созерцание иконы, поклонение ей должно привести к контакту с Богом, к его иррациональному (не только логическому, умственному) постижению. Икона, таким образом, это посредник между Богом и человеком, с ее помощью ум верующего от видимого изображения возводится к первообразу: «И от вещного сего зрака възлетаеть ум наш и мысль к Божественному желанию и любви, не вещь чтуще, но вид и зрак красоты Божестьвенаго онаго изъображениа» [там же, стр. 48].
Обратим внимание, что Волоцкий прямо указывает на важность красоты изображения, красоты иконы. На самом деле, красоте на Руси издревле уделялось особое значение.
Вспомним знаменитые строки из «Повести временных лет» о Крещении Руси: «Ходили в Болгарию, смотрели, как они молятся в храме, то есть в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сядет и глядит туда и сюда, как безумный, и нет в них веселия, только печаль и смрад великий. Не добр закон их. И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, — знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать» [5, стр. 186].
Обращает на себя внимание эстетический аргумент выбора веры, причем красота службы в понимании летописца служит знаком того, что Бог воистину находится среди верующих. Конечно, причины принятия Русью христианства византийского образца включали в себя и политическую, и социальную компоненты, но Нестор отразил в летописи эстетическую. Это не случайно.
Особая чуткость восприятия прекрасного на Руси была предопределена особенностями языческого мироощущения, основу которого составляла особая близость человека к природе, к земле как источнику жизни. Радость от общения с природой, таинственная связь человека и природы до сих пор ощущается нами, в ней – источник жизненных сил нашего народа. Эта особенность мироощущения древних славян определила тот факт, что христианство было воспринято на Руси, прежде всего, на уровне художественно-эстетического сознания. Христианство одухотворило, подняло на новый уровень оппозицию «человек-природа», при этом через нее постепенно осмысливалась и традиционная для христианства оппозиция «человек-Бог».
В этой связи становится понятно, почему древнерусское искусство оставило нам столько великих памятников архитектуры и изобразительного искусства, и вместе с тем литература, философия не получили в этот период такого же большого развития. Художественный образ, причем образ осязаемый, зримый, пластический — вот основа мышления древнерусского человека.
Вместе с христианством древнерусский человек открыл для себя область духовного, ранее остававшуюся вне его осознанного внимания. И здесь мы вновь сталкиваемся с феноменом радости, наслаждения от соприкосновения с истиной, Божественным откровением. Новое значение приобрело слово, книга как средоточие «премудрости Божией». Факт особого отношения к книге на Руси общеизвестен, отметим лишь, что удовольствие доставляло древнерусскому человеку как само чтение, так и приобщение к духовным истинам: «Сладко бо медвеный сот и добро сахар, обоего же добрее книгий разум: сия убо суть сокровища вечныя жизни» (Кирилл Туровский) [Цит. по: 3, стр. 10].
Итак, прекрасное в понимании древнерусского человека – это то, что доставляет духовное наслаждение. Важно, что в этой системе ценностей красота физическая, чувственная сама по себе – ничто, она ценится только как знак красоты духовной.
Пример тому — нравственно-эстетический идеал русского князя, который сформировался еще до монголо-татарского нашествия. Летописец так описывает род рязанских князей, первыми вступивших в битву с захватчиками: «Бяше родом христолюбивыи, братолюбивыи, лицем красны, очима светлы, взором грозны, паче меры храбры, сердцем легки, к боярам ласковы, к приеждим приветливы, к церквам прилежны, на пирование тщивы, ратному делу вельми искусны, к братье своей величавы» [там же, стр. 20]. Красота внешности стоит в одном ряду с духовными, нравственными качествами князей, подтверждает их, но не значима сама по себе.
Выше мы писали о фаворском свете. Добавим, что свет вообще – это один из ярких эстетических феноменов древнерусской культуры. Культ огня и света распространен и в языческих культурах, на Руси же христианской, в связи с образностью восприятия, он преобразовался в концепцию явленного духовного света. Древнерусский человек верит в то, что духовное может быть материальным, чувственно доступным. Вспомним описание явления Богоматери Сергию Радонежскому: «И се свет велий осени святого зело, паче солнца сияюща; и абие зрит пречистую с двема апостолама, Петром же и Иоанном, в неизреченной светлости облистающася» [6, стр. 394].
Царство Божие – это царство света, и мир преображенный будет царством света, «егда вся земля просвещана будет светом неизреченным, исполнена радости и веселия» [3, стр. 30].
Итак, характерным для древнерусской культуры и искусства является «наглядная образность, конкретность и почти осязаемая материальность духовной сферы» [там же, стр. 39]. В. В. Бычков в исследовании древнерусской эстетики называет главный принцип эстетического сознания того времени «софийностью» (от греч. – премудрость). «Софийность искусства – глубинное ощущение и осознание древними русичами единства искусства, красоты и мудрости» [там же, стр. 40]. Это способность средствами искусства выразить духовные ценности своего времени, описать проблемы бытия в их общечеловеческой значимости поистине удивительна.
Не случайно книжников и изографов на Руси называли мудрецами. Иконописец в представлении обычного человека – это почти чудотворец. Искусство – синоним мудрости. В частности, поэтому заниматься написанием икон не мог мирянин (как не способный вместить Премудрость Божью), иконописец должен быть монахом.
Все качества, которые мы перечислили, в полной мере отражаются в иконе Рублева. Образ «Троицы» — это воистину высокая «премудрость Божия», его отличает настоящая глубина мысли, глубина философская, для словесного выражения которой требуется много страниц текста. Здесь же – философия цвета, линии, символа, образа. Премудрость эта «умонепостигаема», — сколько бы мы ни говорили о ней, всегда остается что-то, ускользающее от вербализации, логического объяснения. Это общее свойство любого художественного образа.
Эта премудрость выражена посредством категории «прекрасного», вбирающей в себя многие традиционно присваиваемые этой категории свойства: добро, гармония, жизнь, Бог, человек. И все эти качества у Рублева не мыслимы одно без другого.
Особо хочется отметить, что премудрость, которую оставил нам Рублев, высоко гуманна. Мир Рублева есть особая гармония добра и красоты, направленная на человека, его духовное совершенствование. Это одухотворенное, просветленное и преображенное единство духовного и материального. Это образ богочеловеческого, снимающий противоречие духа и плоти. Это идеал человека, «мудрого, добродетельного, нравственно совершенного, готового к самопожертвованию ради ближнего своего, духовно и физически прекрасного», это «мечта русского человека о всеобъемлющей любви» [там же, стр. 45].