Важным типологическим признаком русской оперы на сюжет из национальной истории является наличие Царя, который выступает главным героем оперы.
«Кремли у нас в сердце, цари – в голове. Вечные формы, нам открывшиеся, отнимаются только вместе с сердцем и головой» (20, с. 16). Высказывание А. Блока точно указывает на узловую, определяющую роль понятия «царь» в русской культуре. Даже в начале ХХ века в России был широко распространен взгляд на царя как выдвинутого волей истории представителя народа, его верховного воплощения, символа, освященного многовековой традицией, и до сих пор слово «царь» рождает в любом носителе русской культуры сгусток эмоций с сильной «архетипической» окраской1.
С понятием «царь» всегда и везде, не только в России, связано представление об особой власти2, царь считается священным, божественным владыкой, воплощением Бога на земле, занимает особое место в политической иерархии, является посредником между Богом и своим народом. Вместе с тем русская культура вносит в понятие и свое специфическое содержание. Оно определяется православием, которое со времен Крещения Руси выступает с самодержавием в своеобразном тандеме.
Уже в самом замысле принятия именно православия содержалась идея обретения «общегосударственной идеологии» и «возвышения великодержавной власти» (109, с. 55), поскольку в глазах русских Византия являлась идеалом государственного устройства. Единственной возможностью оформить разноязычную и бескрайнюю территорию представлялась дать ей объединяющую идеологию, сочетающую в себе духовную и политическую составляющие.
Характерной чертой восточного христианства является именно взаимосвязанность и взаимообусловленность религии и государственно-политического устройства: по наблюдению С. Аверинцева «византийские авторы любили отмечать, что рождение Христа совпало с царствованием Августа» (2, с. 57). «Две силы, … в своем двуединстве составляющие формообразующий принцип «византизма», – императорская власть и христианская вера – возникают почти одновременно» (там же). Более того, в сознании византийских авторов язычество – «кумиров многобожие» – буквально отождествлялось с децентрализованностью государства – «народов многовластием»; а окончательное воцарение единого всевластного цезаря, императора означало соответствие буквальному низведению царства Божия на землю и осознавалось как материальный, политический аналог всемирной власти Христа, как воплощение идеалов христианства. «Святой царь занимает высокое место в церкви… Цари вначале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали вселенские соборы… Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и невозможно отделить их друг от друга» (Из послания патриарха Антония великому князю Василию Дмитриевичу 1393 года; цит. по: 66, с. 371).
В нем «в основание социальной регуляции положена иерархия, то есть власть (ср.: на Западе – право). При этом власть сознается как онтологически истинная субстанция, проявляющаяся себя как воплощенная воля» (172, с. 50), воля Божественная.
Аверинцев показал, что уже в ранневизантийской культуре монархическая власть выступает как знак сакрального – Божественной власти. Сама «персона монарха мыслится как знак – знак имперсонального». Она «репрезентативна», ее присутствие есть «представительство»: Царь является представителем Бога перед народом.
Таким образом, власть, государство является в России основой социокультурной организации. Определяющую роль в формировании образа власти в нашей стране всегда играло представление о нераздельности понятий государства и государя. Так, уже в ранних памятниках русской общественной мысли отсутствует сама идея возможности разграничения этих понятий: государство – это и есть государь. И намного позднее, в XV- XVI веке «к вопросам генеалогии идеологии самодержавия сводили в основном всю проблему [проблему кризиса государственного устройства – Н. С.], поскольку понятие государства идентифицировалось с личностью государя» (160, с. 114). Даже в начале XVII века дьяк Иван Тимофеев, повествуя о бедах, постигших Русь в ходе Смутного времени, пишет: «Но что оплачу сначала? Самого царя или его царство? Необходимо разделить поровну плач между обоими: царем и его местом, ибо как душе нельзя содержаться в видимом мире без тела, так и тело без души не в состоянии двигаться» (24, с. 279).
В полном соответствии с социокультурной традицией в опере государство персонифицировано в образе князя, Царя, монарха, самодержца, судьба которого определяет, олицетворяет, репрезентирует судьбу и будущее страны.
_________________________________________________________________
1 Исключительное значение данного понятия подтверждает, например, широко известное явление самозванства. От начала XVII века до крестьянской реформы 1861 года ни один бунт на Руси не обходился без самозванца; только в смуте их участвовало полтора десятка. Например, на знамени Ивана Болотникова было начертано имя «истинного царя Дмитрия Ивановича», и даже Степан Разин пускал слухи, что вместе с ним находятся патриарх Никон и царевич Алексей Алексеевич (114, с. 21-22). Думается, что имя царя было необходимо главе бунта именно для поддержания властного авторитета, поскольку легитимность власти в глазах народа была неотделима от царского достоинства.
2 Ж. М. Денкэн, выделяя две основные формы репрезентации власти – как сущности и как отношения, подчеркивает, что «самая простая и, бесспорно, первая позиция, которую сформулировали люди», состоит в том, что «власть … является локализованной энергией, проявляемой в личности главы государства или в общепринятых принципах, которых руководители являются временными хранителями» (45, с. 48).