В связи с этим требующим внимания является тот факт, что динамика подхода к национальной истории в рассмотренных нами операх полностью совпадает с динамикой социокультурных изменений в России XIX – начала XX века.
В начале XIX века российская социально-политическая система представляла собой систему имперскую. Одной из фундаментальных особенностей имперской государственности является наличие в системе политической легитимации абсолютных, универсальных компонентов (вплоть до претензий на вселенский смысл собственного бытия), основой функционирования которых выступают различные формы сакрализации власти. Эта особенность определяет остальные качества системы: устойчивую тенденцию империи к территориальному расширению (что и является «материальным проявлением» «безграничности» империи, связанной с универсализмом ее идеологии), этнокультурная и этнополитическая неоднородность, неравновесность центра и периферии («сакрального» и «профанного»).
Принято считать, что Русь постепенно стало превращаться в империю, начиная и XVI века; именно в московский период универсалистсткие ориентации становятся сущностной характеристикой русского государства1. Особенно же «явственным его имперский характер» становится в «классический имперский период XVIII – XIX в. в.» (150, с. 53).
Происхождение этой «явственности» вполне очевидно: начиная с XVIII века, имперская доминанта звучит на фоне явления, вступающего в серьезные противоречия с ее фундаментальными основаниями. В процессе модернизации имперская властная традиция подвергается делегитимации, причем сразу в нескольких направлениях.
В условиях рационализации сознания и «расколдовывания» мира, в том числе мира социального, утрачивает актуальность мистический смысл существования империи как мироустрояющей силы. Претензии на роль сакрального центра вселенной (или замкнутого и самодостаточного космоса «в себе») отвергаются хотя бы самим существованием модернизированного Запада, стремительно наращивающего свое могущество. Территориальная экспансия, ранее служившая доказательством обоснованности универсалистских притязаний, также блокируется при вторжении в пределы интересов Запада. Слабеет сакрально-традиционная легитимация власти: ее механизмы, ранее индивидуализированные с учетом специфики каждого региона империи, в условиях стремительно повышающегося уровня социальной мобильности, смены горизонтальной стратификации вертикальной становятся все менее эффективными. Более того, индустриальное развитие, приводящее к образованию единого экономического пространства, разрушает систему асимметричных отношений центра и периферии, следствием чего становится снижение властного потенциала имперского центра как такового.
В результате империя сталкивается с двумя противоположными импульсами: объективной необходимостью запуска модернизационных процессов как способа обеспечить экономическую и военнополитическую конкурентоспособность по отношению к странам, уже вступившим на этот путь, и объективной же необходимостью блокировать разрушительное воздействие модернизации на все аспекты имперской идентичности. Естественной реакцией на это противоречие является попытка максимально ограничить сферу действия модернизационных процессов, дозировать их развитие в поисках баланса, позволяющего удовлетворить первую потребность и устранить ее негативные эффекты, в результате чего складывается так называемая «имперская модель модернизации» (69, с. 24-34). Системная модернизация, модифицирующая все стороны социальной действительности и приводящая к рождению качественно нового общества, неизбежно влечет за собой крах империи и появление национального государства2. Тот временной интервал, в течение которого удается поддерживать баланс между двумя разнонаправленными импульсами, и определяет продолжительность существования традиционной империи в эпоху модернизации.
__________________________________________________________________________
1 Падение Византии, по времени совпавшее с обретением Московским царством независимости от Золотой орды, поставило Русь в исключительное положение последнего оплота истинной веры (о глубокой ментальной укорененности православной традиции и о прочности значимых для этой традиции государственных структур см. – 7.1.,7.2.). Это, к примеру, нашло отражение в известной концепции «Москва – Третий Рим»: в общественном сознании того времени «»русское» было выражено через »римское», понимаемое как верность вселенскому» (138, с. 328). Именно таким образом российская государственность «пыталась осознать свое место в мировой истории, положение Москвы в ряду мировых священных центров» (там же, с. 13), к числу которых она однозначно причисляла и себя. Такое самовосприятие весьма характерно для империи. Территориальная экспансия, начатая на рубеже XV – XVI веков, после Смуты превратилась в фундаментальную константу российской политики; экспансия была однозначно имперской (см. об этом подробнее – 97).
2 Модернизация порождает национальную идею, «национализм порождает нацию» (27, с. 127), а нация в свою очередь, порождает (при благоприятных условиях) национальное государство. Кстати, именно здесь находится фундамент противоречия, приведшего, в конце концов, к революционному взрыву 1917 года: нация и национальное государство предполагают языковую, культурную, а, значит, и этническую (если вспомнить, что этническая принадлежность обычно является базой для построения национального единства) однородность. Российская же империя представляла собой этнически разнородное образование. Именно сфера этнополитики имеет фатальное значение для существования империи: «если рассматривать положение Российской империи перед первой мировой войной, можно констатировать, что она имела серьезные шансы разрешить свои социальные проблемы, проблемы революционной интеллигенции, проблемы экономического развития, но что она не имела никаких шансов разрешить национальный вопрос. Это обстоятельство жестко ограничивало возможности эволюции режима, поскольку либеральная, демократическая, модернизаторсткая инициатива, бывшая ключом ко всем этим проблемам, не была решением национального вопроса и, наоборот, влекла за собой распад империи» (А. Безансон, цит. по: 67, с. 84).